Суд — это всегда соревнование

Источник: https://www.gazeta.ru/social/2010/05/24/3372380.shtml

Газета.ру, 25.05.2010 г.

— Принимая решение о том, что дело Игоря Изместьева будет рассматривать тройка судей, судья сослалась на постановление Конституционного суда (КС) о рассмотрении дел обвиняемых в терроризме. Но Изместьев обвиняется не только по ст. 205, но и по ст. 105 (убийство). А в Конституции записано, что каждый человек, которому может грозить смертная казнь, имеет право на суд присяжных. Не возникает ли тут противоречия?

— Суд и исходил из этой логики, когда в первый раз назначил суд присяжных, но сейчас КС дал разъяснение по этому вопросу. Почти в каждом деле о терроризме есть убийство: происходит взрыв, люди гибнут — значит, и 105-я, и 205-я. Получается, либо норма по поводу рассмотрения дел о терроризме профессиональными судьями не будет действовать, либо надо это разъяснить.

КС указал, что если хотя бы одна из статей, по которой обвиняется человек, подлежит рассмотрению тройкой судей, значит, дело должно рассматриваться в таком составе.

По делу Изместьева суд готов был вынести вердикт. Причины, по которым пришлось распустить коллегию, были не в суде: потерпевший не ходил на процесс, шла проверка заявлений этого потерпевшего в отношении адвокатов. Теперь большое дело придется рассматривать заново.

— А чем отличается тройка судей от обычного рассмотрения? Судьи голосуют или за председательствующим в любом случае всегда последнее слово?

— В законе все прописано. Если судья рассматривает дело единолично, то все вопросы (ведение процесса, назначение наказания, квалификация, вынесение приговора) решает он. Если рассматривает дело суд присяжных, компетенция разделяется. Присяжные заседатели отвечают не на много вопросов, но они главные: доказано или не доказано событие и причастность человека к преступлению, виновен он или не виновен. Когда дело слушает тройка судей, ведение процесса возлагается на председательствующего, но это никак других судей не ограничивает. Все вопросы судьи решают втроем, а при приговоре у председательствующего нет никакого решающего голоса, он просто последним подает свой голос при голосовании. Допустим, если он будет за что-то, а двое судей против, то будет принято их решение.

— Тройкой судей рассматривали дело Евсюкова.

— Да, он заявил об этом ходатайство.

— Почему, на ваш взгляд, он это сделал? Почему не выбрал присяжных? Помимо общественного осуждения могла быть еще какая-то причина?

— Мы рассматриваем дела с участием присяжных довольно давно, и для нас было очевидно, что он их не выберет. За последние месяц-два к нам пришел ряд дел об изнасиловании и иных действиях сексуального характера. Ни один из подсудимых не выбрал суд присяжных. Они не ждут от присяжных снисхождения и понимают, что с профессиональным судьей, который способен отстраниться от эмоциональных оценок, будет проще: можно будет донести какие-то доводы и чем-то смягчить свою вину.

Есть еще такой психологический момент. У человека за плечами такое преступление, как у Евсюкова, или изнасилование малолетнего, или сопряженное с убийством.

Он сидит в зале заседаний перед профессионалом, одним или тремя, или приходят 12, 14 или больше человек, и он смотрит им в глаза, пытаясь объяснить, почему стрелял в супермаркете в людей или почему изнасиловал 12-летнюю девочку. Это сложно.

Поэтому мы знаем, что по ряду преступлений люди не выбирают такую форму, как суд присяжных, потому что понимают, что там им нечего ждать, кроме однозначно обвинительного вердикта.

— В деле Евсюкова для вас возникали какие-то трудности? Может быть, как раз связанные с этим ажиотажем вокруг процесса?

— В связи с повышенным вниманием определенно возникли трудности: и технического характера, того, что касается присутствия в зале, и эмоционального, конечно, судьи тоже люди. Сложно было понять, что за этим стоит, что за человек, почему так себя повел. В плане доказанности мы все окончательно установили в приговоре суда — при наличии столь очевидных доказательств, всем они известны. Да и сам он этих событий не отрицал ни в суде, ни во время следствия. Было очевидно, что сами действия были совершены. А понять, почему это случилось, как такое произошло, — в этом и заключается работа судьи.

— Сам Евсюков какое впечатление на вас произвел?

— Своим поведением он меня лишний раз убедил в своей вменяемости во время совершения преступлений.

Суд обязан давать оценку поведению подсудимого в судебном заседании, чтобы понять, был он вменяем или нет. Конечно, это один из первых вопросов, если не первый: что было с человеком, понимал ли он, что делал? На процессе он был молчалив и в то же время на все обращения реагировал адекватно. Как мне показалось, этой своей нарочитой послушностью он пытался завоевать некое расположение суда. Где-то со слов адвоката потерпевших промелькнуло, что на предварительном слушании он вел себя дерзко и вызывающе. Ничего такого не было, он с самого начала вел себя в отношении суда исключительно корректно и вежливо. Это и убедило нас, что человек понимает, где находится, за что несет ответственность, и иные обстоятельства дела также говорили, что он был вменяем.

— Еще одно громкое дело — дело экс-главы ГСУ СКП Дмитрия Довгия. Оно рассматривалось коллегией присяжной и не обошлось без скандала. Присяжная № 10 опоздала на вынесение вердикта. Потом выяснилось, что в то утро у нее в подъезде была залита краской лестничная клетка, остановился лифт, ее машину на час остановили гаишники, проверяли на предмет угона. Какое-то развитие получила эта история? Может быть, эта присяжная к вам приходила потом?

— Нет. Я с ней не общался никак, я не имею права на это во время разбирательства дела.

— Что вообще было в тот день? Говорили, что присяжная звонила секретарю, предупреждала, что опаздывает. А когда она пришла, ее не пустили.

— На момент начала чтения напутственного слова — это была среда, 24 июня, — у нас оставалось 13 присяжных заседателей при минимальном числе 12. От присяжных была информация, что с 29 июня двое или трое из них уже не могут участвовать в процессе (они куда-то уезжали и т. д.). Это означало однозначный распад коллегии, и двухмесячная работа, грубо говоря, пошла бы коту под хвост. Когда в 10.30 в среду я был у себя в комнате, зашли помощники и сказали, что все пришли, адвокаты поднимаются, нет только одной присяжной. Говорю: «Позвоните». — «Недоступна». — «Двенадцать есть?» — «Двенадцать есть».

Я понимал прекрасно, что сейчас я прочитаю напутственное слово, и эти 12 спокойно удалятся на вердикт.

Какие у них были мнения, я понятия не имел и до сих пор не знаю, ну за исключением вот этой присяжной: судя по тому, что потом писали, наверное, она была за оправдательный вердикт.

Мы вышли в заседание, обсудили вопрос о ее замене. Никто не возражал, ни адвокаты, ни прокурор. Я начал читать напутственное слово, читал где-то минут 40. Приоткрылась дверь, я вижу, началась какая-то возня, говорю: «Дверь закройте», — потому что в этот момент нельзя мешать. Как я понимаю, не знаю точно, это была она, опоздавшая. Никто мне ничего не заявил, я закончил читать напутственное слово. По закону после этого присяжные сразу удаляются на вердикт, что и было сделано. Потом мне сказали, что она приходила. Что суд в данной ситуации может сделать? Да, потом помощник по работе с присяжными сообщил мне, что она ему позвонила, но уже после того, как мы вышли в процесс.

Даже если бы он подошел ко мне, суд не мог бы ничего сделать, потому что ее заменили на запасного присяжного. Потом выяснились вот эти все обстоятельства. Я, конечно, тоже могу конспирологически предполагать, что это было, бывают разные чудеса. Но о чем это говорит? Значит, она как-то свою позицию проявила (то ли высказалась, то ли кому-то знак дала — не знаю). А по закону позицию проявлять запрещено до вынесения вердикта. В ситуации, конечно, ничего радостного не было. Остальные процессы в 99,9% у меня лично проходили без каких-то таких шероховатостей. Если вспоминать мои коллегии, это, наверное, единственный случай. Но и такое бывает. В присяжные приглашаются простые люди, они становятся судьями, некоторым тяжело мгновенно перестроиться и после принятия присяги понять, что ты сейчас уже не простой гражданин, а судья.

— Можно как-то достичь изоляции присяжных?

— Мы долго голову ломали, пришли к выводу, что только техническими мерами, как в Америке.

— Заселять заседателей в специальную гостиницу на время процесса?

— Да. Но это влечет за собой не только постройку таких гостиниц, но и изменения законодательства. Очень сложная проблема, объясню почему. С конца сентября прошлого года я слушаю большое уголовное дело с присяжными. Надеюсь, в мае подойдем к вердикту, мы уже допрашиваем последних подсудимых.

Вот предложите кому-нибудь: вы сейчас на семь месяцев в гостиницу переселитесь, с правом краткосрочного свидания с родственниками и (если дело громкое) без телевизора, без радио, без газет, без интернета.

Там будут удобства в конце коридора, как в наших провинциальных гостиницах. И платить вам будем 500 рублей в день. Согласны? Сложно.

Даже если в этой гостинице создать условия, это все равно не поможет. На семь месяцев никто не согласится. Поэтому ничего не получится без изменений законодательства. У нас же в ходе процесса исследуются помимо фактических обстоятельств еще и масса процессуальных вопросов, все это откладывается, тянется. Было бы хорошо поставить некий барьер: все эти процессуальные ходатайства — о допустимости доказательств, об отводах — во время предварительного слушания, а потом работать только с фактическими обстоятельствами с судом присяжных. Пожалуйста, предварительные слушания будем по полгода проводить, но вышли в суд — и все, только факты. Все судьи будут только за. Потому что по громким делам это проблема номер один.

— Вы и ваши коллеги рассматриваете сложные дела. На судей оказывается давление? Взятками, угрозами?

— Нет, такого нет. Все-таки все понимают уровень суда, уровень дел.

— Дело громкое, коррупционное, например, фигуранты влиятельные…

— Это еще один миф, я понимаю, что не смогу его развеять, потому что он сформировавшийся: «телефонное право» и так далее.

Никто мне не поверит, если я скажу, что за все время моей работы ни по одному делу на меня не было оказано ни малейшего давления, но, тем не менее, это так.

— Когда на вашей памяти в последний раз ловили судью-взяточника?

— В Московском городском суде не ловили никогда. Я не могу себе представить такого.

— А в районных судах?

— В Москве это знаменитое дело Мишиной, Ивченко и Савелюка, Бутырский и Бабушкинский суды. Дело рассматривал Верховный суд, и, между прочим, развею миф про то, что судьи «покрывают своих»: двум женщинам и мужчине дали сроки очень серьезные — по ненасильственному преступлению от 11 до 14 лет.

— Это последний случай?

— На моей памяти последнее такое крупное преступление. Это действительно довольно редкое дело — взяточничество в судебной системе. Есть масса причин, которыми можно это объяснить. Суд — это всегда соревнование между двумя сторонами. Если выносишь явно неправосудное решение, вторая сторона его обжалует и вышестоящая инстанция его отменяет.

— Еще одно расхожее утверждение — о том, что среди судей почти нет бывших адвокатов. Правда, что в суд приходят из прокуратуры, из канцелярий суда, откуда угодно, только не из адвокатуры?

— Здесь вы по адресу обратились, я председатель экзаменационной комиссии при квалификационной коллегии судей города Москвы. Не назвал бы это мифом, назвал бы это некой данностью.

Относительное большинство тех, кто сдает экзамен в судьи, процентов 30 — это работники судов. С моей точки зрения, это правильно и логично.

Можно сослаться на международный опыт, во многих странах, насколько я знаю, без прохождения стажировки в суде от шести месяцев до двух лет судьей стать невозможно.

Про сотрудников аппарата суда говорят много гадостей, но судить огульно нельзя. Я сам работал в районном суде и знаю, какие бывают работники суда и секретарь судьи. Кажется, что весь суд такой: как дверь ни откроешь, на тебя сразу рявкнут и все. Но ведь есть очень много замечательных помощников, секретарей, которые добросовестно работают, получают высшее образование, изучают законодательство, из них получаются впоследствии прекрасные судьи.

Что касается прокуроров, они, наверное, тоже патриоты своего ведомства. Есть судьи —бывшие прокуроры, но я бы не сказал, что их огромное количество.

Адвокаты тоже идут в судьи, даже напрямую в Мосгорсуд. Но таких мало, и дело тут не в нас, а в них. Вот я судья. Я должен быть в 9 утра на рабочем месте, в 18 уйти, а то и задержаться. Ко мне каждый день будут приходить граждане, два дня в неделю (понедельник и четверг) вообще прием в районном суде. Куча хлопот и проблем.

Коллеги, которые ушли в адвокаты из судей, говорят: я никогда в жизни не вернусь, зачем мне это надо, я взял два-три дела в месяц, и у меня зарплата больше, чем у судьи.

Если адвокат достиг своего уровня в профессии, добросовестный, известный, он не пойдет в судьи в силу описанных выше причин: и недостаточный заработок по сравнению с его заработком нынешним, и зачастую тяжелые условия работы, загруженность. А обратный процесс идет: судьи уходят в адвокаты, это есть.

— А кого действительно много среди соискателей на должность судьи?

— Как ни странно, сотрудников милиции. Опять-таки, мы сейчас говорим не о том, кого назначают судьями, а о тех, кто сдает экзамены, пытается стать судьями. Выходят на пенсию, едут в метро и слышат такие объявления: управление мировых судей объявляет о конкурсе вакантных мест на должность мирового судьи.

— Я таких объявлений в метро не слышала.

— Я тоже не слышал, мне член комиссии нашей рассказала. Едет человек, он на пенсии, он 20 лет участковым отработал или оперативным дежурным, ему лет 45—46. Слышит требования: пять лет стажа, высшее юридическое образование. Он Высшую школу милиции закончил, стажа 20 лет. Какие еще требования? Медицинская справка о состоянии здоровья. Он и думает: а почему бы не попробовать. Большинство, конечно, срезается на экзаменах, там недостаточный уровень знаний. Но идут.

— Кем были вы до того, как стать судьей?

— Я понимаю, хотелось бы меня поймать: ага, а он-то бывший прокурор! Нет, у меня все просто, я до того, как стать судьей, работал судебным исполнителем Кунцевского районного суда. Сейчас эту службу выделили в отдельную — приставы-исполнители, а в мое время это было одно из подразделений суда. Я сразу после службы в армии стал судебным исполнителем, а потом судьей.

— Это вы там так лихо научились собирать и разбирать пистолет? Или в армии? На процессе по делу Евсюкова все были под впечатлением.

— (Смеется). Нет, я бы сказал, что здесь. Часто приходят вещественные доказательства по делу, и приходится. Ну и в армии, конечно.

— 12 апреля убили вашего коллегу Эдуарда Чувашова. Действительно ли ему поступали угрозы в связи с делами националистов, которые он рассматривал? Рассматривается ли такая версия убийства следствием?

— Сначала об угрозах.

Четко должен сказать: непосредственных угроз ему, его помощникам, секретарю, участникам процесса не поступало — ни устных, ни письменных, ни по электронным средствам массовой информации.

Это первое. Второе. В интернете и мы, и органы предварительного следствия видели две вещи. Во-первых, аудиозапись, в которой были использованы слова, выдернутые из контекста. Я нашел это место сам в протоколе судебного заседания — выступление подсудимого, по-моему Стрельникова (Иван Стрельников проходил по так называемому делу «Белых волков» об убийствах на национальной почве, приговорен к шести с половиной годам колонии — «Газета.Ru»), о том, что иностранные граждане приезжают к нам, убивают и грабят, насилуют женщин, ведут себя плохо, поэтому это было мотивом действий подсудимых. Не знаю, говорил ли что-то в ответ Эдуард Владимирович, в протоколе судебного заседания этого нет. Но даже если и был некий диалог, который сводился к вопросу: что же, если русские себя за границей плохо ведут, их тоже убивать и вешать? — он сам был русским человеком и, наверное, странно было бы ему призывать к убийству русских людей.

Во-вторых, была картинка, по-моему, даже сейчас сохранившаяся в поисковой системе «Яндекса», с портретом Эдуарда Владимировича и надписью «А судьи кто?», и внизу подпись: «Русских надо вешать и убивать. Судья Чувашов».

Насколько нам известно, теперь уже из разговоров, он видел эту подпись, обсуждал ее со своим помощником, секретарем, но они ни с кем больше не поделились, всерьез это не восприняли.

Что касается версий. Когда убивают судью, тем более судью такого уровня, как Чувашов, конечно, первое, что приходит в голову, что это связано с профессиональной деятельностью. Насколько мне известно, эта версия одна из приоритетных, она разрабатывается довольно тщательно. Нельзя, конечно, отбрасывать и другие. Ну а результаты будут известны, я думаю, через какое-то время. Если они будут.

— Сразу после этого убийства начали говорить о недостаточной обеспеченности безопасности судей и о том, что нужно, наверное, принимать какие-то меры. Какие? Процессы националистов станут закрытыми?

— Этот процесс был закрытым, и не помогло, если действительно это связано. Практически это ничего не даст. И потом, что можно выяснить в открытом процессе о судье? Выходит человек в мантии, садится, что-то говорит. Его фотография на сайте Мосгорсуда есть. Все. Он же не объявляет свой адрес, свой телефон и так далее.

Вопрос на самом деле сложный.

В России порядка 30 тысяч судей общей юрисдикции. Давайте к каждому представим по два охранника. На это никто никогда не пойдет, нигде в мире такого нет.

Что касается системы безопасности в случае получения угроз, она, в принципе, отработана: поступила угроза — в течение часа у судьи будет охрана. Те самые два человека будут с оружием сопровождать его до дома, встречать утром, провожать до работы.

Возможно принятие ряда технических мер. У нас в Московском городском суде они практически приняты. Судьи сидят в отдельном корпусе, куда посетителям прямой доступ запрещен. Сидит пристав, проверяет документы и пропускает только с разрешения судьи. В корпус, где расположены залы судебных заседаний, судьи проходят по переходу, участвуют в заседании, потом возвращаются обратно.

Есть второй метод — им пользовались в советские времена, потом как-то расслабились — это закрытие адресов, телефонов, личных данных судей и их родственников. Можно пойти этим путем.

Но обеспечить только технически абсолютную безопасность, я думаю, сложно. Это возможно только путем постоянной выработки уважения к судебной системе, повышения правосознания, как это ни громко звучит. Случаи, как то, что произошло с Эдуардом Владимировичем, чрезвычайные, но ведь есть и другие: ударили судью, оскорбили на улице, толкнули за что-то. Такого тоже не должно быть.

— Сейчас расследуется дело Тихонова и Хасис, предполагаемых убийц адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой. Дело будет рассматриваться в Мосгорсуде?

— Если дело направят в суд, то да, это наша подсудность, наша статья — убийство двух лиц.

— Возьметесь, если дадут вам?

— У нас так не положено — браться или не браться. Дела распределяет председатель суда. Я сейчас занимаю должность заместителя председателя, так что рассматриваю два оставшихся у меня дела и в ближайшее время новые уголовные дела непосредственно сам рассматривать не буду.

Но ни у одного из судей первой инстанции боязни нет, если вы об этом. Мы с ними говорили.

Естественно, если дело к нам поступит, будет усиленное внимание, все меры предосторожности, при малейшей угрозе будет обеспечена безопасность судей. Страха нет не потому, что мы такие смелые, а потому, что мы профессионалы и понимаем, что каждый должен делать свою работу. И Эдуард Владимирович ее честно делал. Если никто не будет работать, что получится в итоге? Дела не будут рассматриваться, преступники не будут нести наказание, а те, кто ничего не совершил, не будут оправданы и надолго останутся в следственных изоляторах.